Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

хочу все и сразу хочу все и быстро
чтоб синее море в коленки плескалось
игристо и пенисто, шумно гремело
как будто все разом симфонии мира
решили сыграться. хочу понимания
чтоб люди меня понимали взаимно
и легкости быта, комфорта, уюта
и страсти горенье, как в печах мартына
чтобы все это было - спокойствие лени
и буйство, в просторе полет вдохновенья
а после? а после мне нужно смятенья
стесненья, страдания, чуточку соли
на раны до крови сцарапанной, чтобы
острее, больнее и сладостней было
чтоб я прожила эту жизнь так надрывно
чтоб я ничего, никого не забыла...
ведь жизнь, где ни дня, ни мгновенья не вспомнить
не стоит гроша, и полгроша не стоит
зачем же так жить? если пенное море
в котором так много подводных течений
не может в коленки побиться игриво
и вызвать в душе хоть немного волнений...

Здесь была начата длинная череда размышлений о проблемах возникновения, формирования и развития единого информационного пространства благодаря усовершенствованию средств массовой коммуникации, и рассмотрения проблемы популяризации науки в условиях некомпетентности современных журналистов. Но посколько публицистикой я не занималась очень долго, меня просто обломало, поэтому вот вам:

Свирида Семофеевна, грузная женщина с жабьим лицом и манерами претенциозными, грубыми и размашистыми, была на первый взгляд незлобной, ограниченной и глупой, но одного у нее было не отнять - у нее был потрясающий внук, Антуан, названный в честь знаменитого летчика древней войны, чьи книги любила невестка Свириды Семофеевны, мать Антуана, Мария, хрупкая, тонкая не только внешне, но и внутренне - редкий пример полного совпадения физического облика и души, рано сошедшая в могилу под натиском волевой свекрови и не менее волевой семьи своего пухлого, мягкого и слабохарактерного мужа.
Ради громадных глаз Антуана, который и впрямь был похож на маленького принца, ради его всегда остроумных, по-детски непосредственных и очень точных замечаний об окружающем мире, ради памяти о его матери, которую Барышня Иловина знала только по рассказам самого Антуана и по записям ее дневника, однажды попавшего к ней в руки, Шоколадница терпела тяжелый характер Свириды Семофеевны и ее широкие, поглощающие пространство жесты у себя в кофейне, всегда бывая с ней особенно подчеркнуто приветливой и нежной, что выводило Венчика из себя...
- Зачем вы с ней панькаетесь, Иловина... вы же терпеть ее не можете, у вас это на лице написано.
- Ну во-первых, не так уж она мне не нравится, как вам кажется. Она просто вас раздражает, вот вы и думаете, что она раздражает всех... во-вторых, я искренне привязана к Антуану, а она его сюда приводит, чтобы он бывал рядом со мной, одного его не пустят сюда никогда... вы же знаете, какая репутация у кофейни... тут собираются едва ли не все так называемое "сопротивление"...
- Почему так называемое?
- Потому что никакого сопротивления нет, это такая же фикция, как и то, что оно нам вообще нужно... здесь просто люди, которым нравится мой кофе....
- Я в корне не согласен...
- Вам не нравится мой кофе? Ну что ж... Будьте не согласны и дальше... Только прошу, не делайте глупостей...
Венчик нахмурился и обиженно пробормотал:
- Как будто я только и делаю, что глупости...
- Говорить хозяйке кофейни о том, что у нее невкусный кофе как минимум опрометчиво и неразумно. Я ведь вам могу и мышьяку туда подсыпать...
- Женская логика меня всегда поражала, - фыркнул Венчик, а затем, чтобы как-то выместить свое раздражение, спросил: - И зачем она вообще сюда ходит...?
- Ей кажется, что она совершает подвиг... - улыбнулась барышня. - А вообще, она хорошая, она очень любит Антуана... самозабвенно, и что меня удивляет абсолютно бескорыстно, отдавая все и не требуя ничего взамен... Люди редко способны на такую любовь...
- Барышня Иловина, - раздался зычный окрик с другой стороны кофейни, от чего Венчик вздрогнул и уронил печенье в чашку. - Почитайте, что пишут, это же просто возмутительно, - тем временем говорила Свирида Семофеевна, и голос ее сильными волнами бился о тело барышни Иловины, пробиравшейся, подобно фрегату, мимо столиков и посетителей кофейни к его источнику....
Она неторопливо подошла и стала между Свиридой Семофеевной и Антуаном, положив ему на плечо свою маленькую ручку.
"Совсем большой стал" - подумала Шоколадница. - "Скоро сравняется со мной ростом, а там гляди и обгонит, потом пойдет весна, цветения, барышни в коротких платьях, поцелуи..." Она улыбнулась, чувствуя мурашки по телу... ее всегда радовали мысли о семье, о взрослении детей, об их духовном становлении, и о великой смене поколений в непрерывном беге жизни...
- Чему вы улыбаетесь... Посмотрите, что они пишут... это просто возмутительно...
В этот момент к столику Свириды Семофеевны подошел Красотуй Красотуевич, рядом с которым через пару мгновений материализовался и Венчик.
- Доброе утро! - сказал Красотуй Красотуевич, улыбаясь всем широкой улыбкой и трепля светлые волосы Антуана. - Что за шум, а драки нет?
- Полюбуйтесь, что в газетах пишут...
- Но, Свирида Семофеевна, это же желтая пресса... не надо воспринимать серьезно желтую прессу... - успокоительно сказал Красотуй Красотуевич.
- Но они же пишут! Как они могут писать такие гадости!
- У нас свободная страна... - пожала плечами Барышня Иловина. - Если вас раздражает то, что пишут в газетах, вы просто не читайте их. Так будет спокойнее...
- Что я слышу от вас, Ила! - воскликнула Свирида Семофеевна. - И это говорите вы... та, которая всей душой болеет за мир...
- Да. Я не читаю газеты.. и вообще средства массовой информации стараюсь обходить десятой дорогой.
- Интересно, почему?
- Современные журналисты в большинстве своем мало что знают о предмете своих исследований, поэтому пишут глупые непрофессиональные статьи, распространяя тем самым свое невежество на других. Те же, которые глубоко исследуют ту или иную проблему, не умеют написать о ней так, чтобы было понятно и интересно... вообще с трудом излагают свои мысли, строят дурацкие кривые фразы, не к месту используют слова. А я ощущаю физическую боль, когда читаю профанические статьи, в равной мере, как и бездарно написанные статьи. Ко всему прочему, многие освещаемые проблемы слишком раздуты, многие новости и гроша ломанного не стоят, они не интересны и на самом деле не актуальны. Действительно стоящих статей единицы. Искать их среди ширпотреба у меня нет времени.
- Да-да... Ила, вы правы. - закивала головой Свирида Семофеевна. - Так много ширпотреба... откровенных глупостей или гадостей... И куда смотрит Рада Цензуры?!...
В мгновение ока в кофейне воцарилось молчание...
- Она борется с Сопротивлением... - медленно и резонно ответил Венчик... в тишине было слышно, как дрожит от волнения его голос.
- Глупости! - засмеялась Свирида Семофеевна. - У нас нет никакого сопротивления! Это миф раздутый Радой цензуры, чтобы прибрать к рукам всю власть... делают вид, что они очень заняты важной деятельностью по сохранению целостности государства, а сами допускают в печать такие пакости!
В кофейне было жутко. Никто из присутствующих никогда не позволял себе говорить такие вещи о Раде цензуры вслух и так громогласно в публичном месте, это были слова, подходящие для кухни, для шепота, для близких людей, в которых можно быть уверенным. Но такой смелости и наглости еще никто не набирался.
- Что вы сказали? - раздался голос из дальнего угла кофейни. Там сидел крупный рыжий мужчина, с холодными голубыми глазами. Не смотря на то, что угол был темным, а мужчина, одетый непримечательно, сливался с окружающей его обстановкой, о его присутствии знали все в кофейне, включая его хозяйку, более того, он знал, что о его присутствии всем известно, но его это не трогало. Он поднялся из-за столика во весь свой громадный рост, столик отодвинулся с характерным скрипом, кофе, принесенный давно, но так и не тронутый расплескался за края чашки.
- А... Иджин Заревич!... и вы здесь... - развеселилась Сврида Семофеевна, лаская мужчину взглядом лукавых глаз. Все, кроме Красотуя Красотуевича, Венчика и Иловины, смотрели на нее испуганно, исподтишка, косыми взглядами, не позволяя себе прямо выразить свои чувства. Маленький Антуан, затиснутый между Шоколадницей и Красотуем Красотуевичем - единственным человеком кроме Свириды Семофеевны, смотревшим на Заревича, понимал, что бабка перегнула палку, то ли потому, что Барышня Иловина с испуганным, замершим жестом руки, направленном к Свириде Семофеевне, - не то с целью защитить ее, не то с целью закрыть ей рот, слишком сильно сжимала его плечо другой рукой, то ли он сам тем особенно острым детским чутьем ощущал напряженность окружающих. Венчик сжимал и разжимал пальцы и смотрел то на Красотуя Красотуевича, то на Иловину. - Какая приятная.... хммм... Неожиданность? Вижу вы никак не можете оставить вашу незадавшуюся невесту в покое. - Лицо человека стоявшего в углу передернулось. - Вы бы уже или туда или сюда...
- Что? - автоматически переспросил Глава Рады Цензуры, сглатывая и хмурясь, но не от злости, а скорее от растерянности, он не ожидал столь наглого напоминания о его душевной драме.
- Ну или женитесь на барышне Иловине, или не ходите сюда, не компрометируйте ее, не распугивайте ухажеров, - сказала Свирида Семофеевно задористо... Глаза барышни Иловины расширились, и казалось из них вот-вот выплеснется наружу вся ее душа.
- Не лезьте не в свое дело, - сказал яростно мужчина и стукнул по столу, - Я здесь при исполнении служебных обязанностей...
- Отлично... - развела руками улыбающаяся Свирида Семофеевна, а затем ловко подхватив газету, направилась прямо к Заревичу, продолжая: - Тогда я вам прямо адресую свое неудовольствие работой вашего ведомства. Вы должны не допускать в печать глупости и гадости, - сделала паузу, остановилась прямо перед его столиком, за ее спиной стояла барышня Иловина, простирая руки уже в мольбе, но все еще не решаясь остановить или помешать женщине. Рядом стоял Красотуй Красотуевич и с интересом читал на лице Иджина гамму менявшихся чувств. Люди приникли к столам и опасливо смотрели на группу в углу. Венчик остался на месте, крепко обхватив руками плечи Антуана. Он смотрел на Свириду Семофеевну с нескрываемым восхищением. Тем временем героиня разыгрывающейся трагикомедии небрежным жестом швырнула газету на стол: - посмотрите на эту статью. Это глупо и гадко... А что вы делаете, чтобы не не было этого? Сидите днями напролет в кофейне, следите за своей бывшей невестой исподтишка, из темного угла, заставляя всех чувствовать себя неловко и делать вид, будто они не замечают, как сам Глава Рады Цензуры не в состоянии совладать со своими чувствами раз за разом возвращается на поле поражения на фронте личной жизни и бродит среди пепелища им же самим устроенной пирровой победы.
Свирида Семофеевна правильно выбрала тактику войны. Она первая сделала нападение, нанеся молниеносный удар в самое слабое место. Взвесив все за и против, она решила сделать именно так, хотя за ее спиной стоял человек, которого ее слова точно так же били в самое слабое место. Но рассудив, что она друг барышне Иловине, и значит имеет право высказать это достаточно распространенное мнение о ее и Заревича отношениях, и что это мнение будет не так обидно и больно звучать в ее устах, нежели в устах постороннего человека, Свирида Семофеевна заговорила. Историю эту помнили, не забывали, хотя и обсуждали ее шепотом, как и все, что касается Рады Цензуры и ее штата. Возможно ее помнили немного дольше нежели другие подобные любовные истории именно по той причине, что она касалась одного из главных чиновников государства и женщины, которая принимала у себя в кофейне абсолютно всех, а наиболее радушно - отверженных. Свирида Семофеевна же напоминала об этой истории теперь громко и привселюдно. Из-за подобной неслыханной дерзости, Глава Рады Цензуры совсем растерялся и невольно посмотрел на барышню Иловину, потому что это касалось их обоих... она почувствовала взгляд и посмотрела в его сторону. Их глаза встретились. Впервые за много лет, и для обоих это было откровением.... Долгие годы это продолжалось: он приходил в ее кофейню по делам служебным, заказывал напитки и сладкое, поглощал их не ощущая вкуса, тонким музыкальным слухом слушал чужие разговоры, щурил глаза и через щелочки наблюдал за людьми, фиксировал все, что делалось вокруг, но никогда не смотрел ей в глаза... Он мог смотреть на губы, которые когда-то целовал, и не ощущать или думать, что он не помнит и не ощущает давно потерянных поцелуев, мог смотреть на ее лоб и почти не помнить как этот лоб хмурился в несогласии с очередным его взглядом на жизнь, мог смотреть на волосы и не вспоминать, как он зарывался в них по вечерам, когда никто не видел их, мог смотреть на руки и не думать о том, как нежно и трепетно они к нему прикасались, как он прятал в них свое лицо и чувствовал себя самым счастливым человеком в мире, он мог даже смотреть на всю ее - такую маленькую, мягкую и беззащитную, причинившую ему столько боли, и не проворачивать в голове раз за разом запись их совместного, счастливого, безнадежно попранного и утраченного навсегда. Но он не мог, никогда не мог смотреть ей в глаза. Когда в первый раз после скандала, он по службе пришел в кофейню, она не почувствовала его присутствие, но увидев его боковым зрением, повернувшись осторожно и убедившись, что он был настолько жесток, чтобы прийти сюда и напомнить ей об их любви, она уже не могла не ощущать его присутствия. Все то время, пока он был в зале ее словно жаром обдавало, и казалось, будто иголки впивались в тело. Потом он приходил еще, и еще, и еще... пока не настал тот момент, когда она смогла подойти к нему и самостоятельно, глядя в другую сторону, принять заказ. Потом все стало привычным, обыденным. Шли годы. Они обтерлись друг о друга. Уже не спрашивая, приносила она ему кофе и печенье, если он хотел алкоголь, он делал привычный жест: поднимал указательный вверх, если просил газету, то постукивал пальцами о столик. Она знала все его желания, и все их исполняла, и ни разу, ни словом, ни жестом, ни взглядом не напомнила ему, не показала, как страдает до сих пор, где-то уже так глубоко, что это вырывается лишь изредка, в самые тяжкие моменты жизни, и ни разу не намекнула даже, что все это время искупает свою вину перед ним и безбрачием, и отказом рожать ребенка, и отказом от того круга людей, где ей на самом деле место, и той жизни, которую она могла бы вести. Он этого не знал. Не понимал. В его представлении она осталась такой же взбалмошенной, эгоистичной, безответственной и желающей делать все наперекор другим... Он думал, что она действует против его воли и против его стремлений сделать Родину лучше, правильней, он думал, что она специально, едва ли не назло ему собирает вокруг себя отверженных и несогласных... И он злился на нее глубоко внутри. Снаружи был холоден, официален, подчеркнуто вежлив... И вот теперь их глаза встретились... Все то, что было годы назад поднялось вновь, захлестнуло, смело страх, неуверенность, злость, зависть, ревность, ностальгию, обиды, все взлеты и падения, все чувства и мысли. Ничего не осталось от пережитых лет порознь. Оно - это ощущение любви и радости - вошло глубоко, как пика в тело... потом стало нестерпимо хорошо и больно, и она отвела взгляд, опустила голову, стараясь сдержаться или хотя бы не показать слезы.
- Ну так что? - нетерпеливо спросила Свирида Семофеевна. Иджин посмотрел на нее будто видел в первые.
- Хорошо, я займусь этим, - сказал он спокойно и рассеяно... еще раз посмотрел на Иловину, но она не поднимала взгляда. Тогда он направился к выходу.
- Вы забыли газету, - сказала Свирида Семофеевна. Но он видимо не слышал ее... Толкнув дверь он вышел из кофейни, на улице слышны были крепкие звуки его шагов. Потом и они затихли, но образ его витал в кофейне - уже не такой страшный, не такой грозный, не такой величественный и неприступный, ибо впервые жители Города Солнца увидели, как знаменитый полководец, спаситель Государства, Глава Рады Цензуры Всея Руси ссутулился....
Они - посетители еще какое-то время сидели тихо, придавленные, но не страхом, а пониманием того, что стали свидетелями чего-то сугубо личного, интимного, и слишком глубокого и сильного, чтобы можно было вмешаться, прикоснуться словом, жестом или взглядом, тем самым измазав, изранив, изуродовав...
В полной тишине, не поднимая головы прошла барышня Иловина через кофейню. Никто не смел смотреть на нее. Когда дверь за ней закрылась все вздохнули свободнее и стали медленно расходиться, решив какое-то время не возвращаться сюда...
Свирида Семофеевна направилась вслед за Шоколадницей...
- Венчик покачал головой и сел на стул. Антуан продолжал стоять подавленный. Красотуй Красотуевич грустно смотрел на дверь... он как всегда был преисполнен сострадания...
Наконец ушел последний посетитель.
Свирида Семофеевна вышла из комнаты...
- Ее лучше сейчас не трогать... - сказала она...
- Зачем вы? - застонал Венчик...
- Так надо было...
- Она наверняка сейчас в ярости за то, что вы ей напомнили эту историю.. да еще и при всех...
Красотуй Красотуевич и Свирида Семофеевна переглянулись с характерными выразительными взглядами, Антуан критически посмотрел на Венчика, но промолчал, ведь промолчали и взрослые...
- Венчик, идите домой, все будет хорошо, - сказал Красотуй Красотуевич. - Вы тут ничем не поможете... Я знаю барышню Иловину, она быстро отходчива, понервничает и перестанет...
- Да, да... мне еще надо в музей...
- Туда вам и дорога... - сказала Свирида Семофеевна.... - А мне пора отвести Антуана домой... Я потом вернусь...
- Не надо, - покачал головой Красотуй Красотуевич. - Я пришлю нужное лицо...
- Ну как знаете...
Они разошлись ближе к закату... их черные тени лоснясь перекатывались по булыжниками вслед за ними... В кофейне, которую они покинули, воцарился мрак: барышня Иловина задернула все занавески и снова осталась одна.

запись создана: 09.09.2008 в 13:54

- Черное - это белое! Плохое - это хорошее! Любовь - это секс! Секс - это порнография. Извращение - это норма! Семья - это обуза! Ответственность ограничивает свободу! Каждый волен делать, что хочет!
- Венчик, вы бредите!
- Барышня Иловина, вы узколобый консерватор и ничего не понимаете! Свобода личности, свобода слова, свобода самовыражение, свобода мнения!!!
- Вот я вам и выражаю свое свободное мнение: вы говорите бред собачий!
- А узколобых консерваторов никто не спрашивал! Молчите и не мешайте свободе слова!
- Мда... давно назрела в мире необходимость сочинить песню о йоклмн.... и петь ее тоже назрела необходимость... прямо сейчас...

а че я того, запретила камментить свой дайр всем да?

так это типа случайно )

все дерьмо, выливавшееся на меня за последние 4 года было дерьмо моего собственного производства, пусть оно и выливалось из чужих ртов... и поделом...
да. человек - единственное в мире создание, которого воротит от продуктов собственной жизнедеятельности...
впрочем не стану отрицать что такое отношение является скорее результатом обработки социальной средой человеческого созания с целью достижения санитарии... и красоты (?). полезного и безполезного....
впрочем кто считает что красота бесполезна пусть первым бросит в себя камень....
людские души погибли бы без красоты... и остались бы пустые оболочки.
впрочем хрупкие души и так часто гибнут - от красоты в частности. зачем?

Прекрасный и все и всех могущий, скажи мне, сколько можно? Я понимаю, что в твоем отношении ко мне нет ничего личного, что ты просто хочешь стать лучше, и поэтому оттачиваешь отдельные свои шестеренки, включая меня, но все-таки....

Неужели я настолько плохая и несовершенная, что нужно так много и так больно тыкать меня носом в мое собственное дерьмо, попутно выбирая для этого самых неподходящих людей?

завертело упала поднялась
мяла рубаху мяла кафтан
понесла свое тело на плаху
как песню несет музыкант

леденели руки
мерцали двоились звуки
дрожали губы
стучали во рту пересохшем зубы
шла на костер
толпа простерла кисти словно клешни
хватала за подол платья ее грешную
кричала Позор!

в чем я виновата? я не убила брата
я не предала мужа не подвела отца
почему же моим страданьем
вы насытить хотите сердца?

будет вам люди будет
тот не судим кто не судит...

не слышали... рвались схватить ее и разорвать на части...
бессмысленной казни участники.