Есть в онлайновой Украинской газете Коммерсантъ такая себе журналисточка Юлия Ъ-Бентя, которая пишет статьи про события академической музыки в Украине, постоянно присовокупляя к оным свое весьма субъективное мнение, заключенное как в слишком пафосных восторгах, так и в весьма посредственных остротах. Как с этим бороться? Я лично не хочу читать статьи, чьи строки "сочатся" чужой расточительной желчью. Я хочу сама составлять свое мнение о событиях. Я не хочу, чтобы журналисты давали свои оценки в статьях, тем более в такой форме, как делает это Юля ъ-Бентя - неужели она не понимает, что она, как журналист формирует мнение своих читателей, тем более в таком щепетильном вопросе. Резкость суждений на страницах газеты, по-моему несколько некорректна. Почему бы свой пафос не держать при себе?
форумчанам Дорогие поситители, которые заходят с форума классики, давеча читала "Идиота" Достоевского и нашла там прелюбопытнейшую статью, которая напомнила мне стиль Юлии Бенти, если у вас хватит сил дочитать эти отвратительные строки, написанные русским писателем с целью поднять очередную "злободневную проблему" гласности на Руси, вы поймете, почему мне так не нравится отношение вышеупомнянутого так называемого критика (Юлии Бенти) к описываемым ею событиям (не стану отрицать, что она вполне может оказаться хорошим музыковедом, но журналист она прямо скажем никакой):
Лизавета Прокофьевна была дама горячая и увлекающаяся, так что вдруг и(с) Достоевский далее можно прочесть тут
разом, долго не думая, подымала иногда все якоря и пускалась в открытое
море, не справляясь с погодой. Иван Федорович с беспокойством пошевелился.
Но покамест все в первую минуту поневоле остановились и ждали в недоумении,
Коля развернул газету и начал вслух, с показанного ему подскочившим
Лебедевым места:
"Пролетарии и отпрыски, эпизод из дневных и вседневных грабежей!
Прогресс! Реформа! Справедливость!" "Странные дела случаются на нашей, так
называемой святой Руси, в наш век реформ и компанейских инициатив, век
национальности и сотен миллионов, вывозимых каждый год за границу, век
поощрения промышленности и паралича рабочих рук! и т. д. и т. д., всего не
перечтешь, господа, а потому прямо к делу. Случился странный анекдот с одним
из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех,
впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках,
отцы принуждены были служить в юнкерах и поручиках и по обыкновению умирали
под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых,
подобно герою нашего рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в
уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления,
оправдываются присяжными; или наконец кончают тем, что отпускают один из тех
анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное
время наше. Наш отпрыск, назад тому сполгода, обутый в штиблеты
по-иностранному и дрожа в ничем не подбитой шинелишке, воротился зимой в
Россию из Швейцарии, где лечился от идиотизма (sic!). Надо признаться, что
ему везло-таки счастье, так что он, уж и не говоря об интересной болезни
своей, от которой лечился в Швейцарии (ну можно ли лечиться от идиотизма,
представьте себе это?!!), мог бы доказать собою верность русской пословицы:
"известному разряду людей - счастье!" Рассудите сами: оставшись еще грудным
ребенком по смерти отца, говорят, поручика, умершего под судом за внезапное
исчезновение в картишках всей ротной суммы, а может быть, и за пересыпанную
с излишком дачу розог подчиненному (старое-то время помните, господа!), наш
барон взят был из милости на воспитание одним из очень богатых русских
помещиков. Этот русский помещик, - назовем его хоть П., владетель в прежнее
золотое время четырех тысяч крепостных душ (крепостные души! понимаете ли
вы, господа, такое выражение? Я не понимаю. Надо справляться с толковым
словарем: "свежо предание, а верится с трудом", был, повидимому, один из
тех русских лежебок и тунеядцев, что проводили свою праздную жизнь за
границей, летом на водах, а зимой в парижском Шато-де-Флїре, где и оставили
в свой век необќятные суммы. Можно было положительно сказать, что, по
крайней мере, одна треть оброку всего прежнего крепостного состояния
получалась содержателем парижского Шато-де-Флїра (то-то счастливый-то
человек!). Как бы то ни было, а беспечный П. воспитал сиротку барченка
по-княжески, нанимал ему гувернеров и гувернанток (без сомнения,
хорошеньких), которых кстати сам привозил из Парижа. Но последний в роде
барский отпрыск был идиот. Шато-де-флїрские гувернантки не помогли, и до
двадцати лет наш воспитанник не научился даже говорить ни на каком языке, не
исключая и русского. Последнее, впрочем, простительно. Наконец, в русскую
крепостниковую голову П. зашла фантазия, что идиота можно научить уму в
Швейцарии, - фантазия, впрочем, логическая: тунеядец и проприетер
естественно мог вообразить, что за деньги даже и ум на рынке можно купить,
тем более в Швейцарии. Прошло пять лет лечения в Швейцарии у известного
какого-то профессора, и денег истрачены были тысячи: идиот, разумеется,
умным не сделался, но на человека, говорят, все-таки стал походить, без
сомнения, с грехом пополам. Вдруг П. умирает скоропостижно. Завещания,
разумеется, никакого, дела по обыкновению в беспорядке, наследников жадных
куча, и которым уже нет ни малейшего дела до последних в роде отпрысков,
лечимых из милости от родового идиотизма в Швейцарии. Отпрыск, хоть и идиот,
а все-таки попробовал было надуть своего профессора и два года, говорят,
успел пролечиться у него даром, скрывая от него смерть своего благодетеля.
Но профессор был сам шарлатан порядочный; испугавшись наконец безденежья, а
пуще всего аппетита своего двадцатипятилетнего тунеядца, он обул его в свои
старые штиблетишки, подарил ему свою истрепанную шинель и отправил его из
милости, в третьем классе, nach Russland, - с плеч долой из Швейцарии.
Казалось бы, счастье повернулось к нашему герою задом. Не тут-то было-с:
фортуна, убивающая голодною смертью целые губернии, проливает все свои дары
разом на аристократика, как Крыловская Туча пронесшаяся над иссохшим полем и
разлившаяся над океаном. Почти в самое то мгновение, как явился он из
Швейцарии в Петербург, умирает в Москве один из родственников его матери
(бывшей, разумеется, из купчих), старый бездетный бобыль, купец, бородач и
раскольник, и оставляет несколько миллионов наследства, бесспорного,
круглого, чистого, наличного и (вот бы нам с вами, читатель!) все это нашему
отпрыску, все это нашему барону, лечившемуся от идиотизма в Швейцарии! Ну,
тут уже музыка заиграла не та. Около нашего барона в штиблетах,
приударившего было за одною известною красавицей-содержанкой, собралась
вдруг целая толпа друзей и приятелей, нашлись даже родственники, а пуще
всего целые толпы благородных дев, алчущих и жаждущих законного брака, и
чего же лучше: аристократ, миллионер, идиот - все качества разом, такого
мужа и с фонарем не отыщешь, и на заказ не сделаешь!.." - Это... это уж я не
понимаю! - вскричал Иван Федорович в высочайшей степени негодования.