...то очередная порция Сашкиного горя, сырая и необработанная будет тут... боюсь, что комп загнется окончательно и работа моя пропадет... не весть какая художественная ценность, но я пишу это сердцем и жаль трудов своих...


Сашкино горе
Сашка особенный. Все это на районе знают, но не трогают его. Он хороший. Добрый. То, что он особенный видно не сразу. Так идет себе парень вразвалочку. Коротко стриженный. Одет простенько: джинсы и свободная футболка. Так почти все ребята в 15 лет ходят. А вот посмотришь ему в лицо, заглянешь в глаза и сразу поймешь – особенный.
Лицо у него тоже простое. Все линии очень мягкие, округленные, создается впечатление, будто его Создатель намеренно бежал всего резкого, четкого. Большой улыбающийся рот. Он выдает. Не может рот пятнадцатилетнего мальчишки так часто, так искренне и так привселюдно улыбаться. Еще кожа очень гладкая, почти детская, без прыщиков и тех первых зачатков растительности, которые можно видеть на лицах 15-летних. Она тоже выдает.
И глаза. Большие. Добрые. Доверчивые. Немного затуманенные – будто Сашка не здесь, а где-то далеко. А тут только часть Сашки – самая поверхностная, надводная, неинтересная, потому что весь он – там, глубоко. И эта часть только для того, чтобы Сашке хоть как-то продолжать быть в этом, нашем мире, возможно, кто знает, самому ему ненужном, и уж наверно неинтересном.
Конечно, внешний мир цепляет. Он ловит всех, кто оказывается в нем, кого-то на живца, кого-то на бабочку. И Сашка не исключение. Сашка любит.читать дальше
Больше всего на свете он любит маму. Она самая красивая. Мама – его самая сильная связь с этим миром, почти такая же сильная, как его тело, которое требует еды, воды, тепла, комфорта. Мама – источник всего для Сашки. Но она много от него требует. Много и часто теребит его, пытаясь извлечь из того мира, в котором он сидит. Она постоянно что-то показывает, что-то важное, интересное, яркое. С ее точки зрения. Она постоянно завлекает его внимание и старается его удержать. Это тяжело. Сашка часто устает и раздражается. А мама плачет. Или кричит. Или умоляет. Или просто садится на пол и исчезает. Саше иногда хочется позвать ее оттуда – чтобы она вернулась, но он уважает ее мир, тот, в который исчезает она. Он только жалеет, что не может пойти туда вместе с ней, так же, как она не может последовать за ним.
Вторая Сашкина любовь – большая лохматая псина по имени Яй. Она беспородная. Белая в огромных черных кляксах, похожих на материки из яркой книжки о географии, которую мама часто подсовывает Сашке на ночь. Мама почему-то дает ему эту книжку чаще других, хотя Саше нравится другая – о животных. В такие вечера мама позволяет Яй ложится в Сашкину кровать, сама садится рядом с ним на одеяло и без конца рассказывает о далеких морях, океанах, о прекрасной стране Бразилии, где «бескрайняя сельва не замолкает многомиллионным гулом жизни» – так мама говорит. Сашка засыпает, убаюканный ее голосом, а мама еще долго перечисляет обитателей экваториального леса. Сашка об этом не знает, но его мама мечтает путешествовать по всему миру. С ним, с Сашкой. Показать ему всех невиданных и необыкновенных обитателей экваториального леса, все чудеса света, природные и рукотворные… Весь мир кинуть к Сашкиным ногам. Не знает он и того, что это невыполнимая мечта. Потому что Сашкина мама – учительница географии в общеобразовательной школе спального района большого города. Мать-одиночка.
Сашкина любовь взаимна. И косматая собака Яй, которую Сашка приволок однажды домой еще щенком, и его мать – оба без ума любят Сашку. Им кажется, что они любят его за то, что он самый добрый на свете. На самом же деле они его любят просто так, как могут любить два одиноких существа, никому не нужных на всем белом свете. Им кажется, что они нужны Сашке, потому что он беззащитен перед этим огромным непонятным миром, в котором живет только маленькая его крупица. На самом же деле им не меньше нужен Сашка, чем они ему. Пожалуй, Сашка мог бы не любить – тогда еще меньше связывало бы его с окружающей действительностью. Ни собака Яй, ни Сашкина мать не могли бы никого не любить. Их сердце извелось бы от черной тоски по этому всепоглощающему чувству, истаяло бы и, наконец, разорвалось бы на части без любви. А отдать его кому попало они бы не смогли. Не той породы…
Третья Сашкина любовь – затейливые механизмы. Нажмешь на кнопку – полилась вода, потом прекратила свой бег. Снова нажмешь на кнопку – снова вода. А если они сделаны из металла, да еще красиво, тогда Сашка может часами за ними сидеть. Однажды мать повела его в музей механики. Это специальный музей для детей, где экспонаты можно трогать, а с некоторыми даже работать. Они проторчали там до закрытия. Теперь для Сашки поход в музей вознаграждение. Когда мама хочет, чтоб он позанимался и выучил что-то новое, она всегда напоминает ему про музей. Ради него Сашка готов горы свернуть. Несложно догадаться, что труд – любимый Сашкин предмет. Там тоже механизмы, только не такие красивые, как в музее.
В школе Сашке трудно. Учителя много задают. Он не всегда справляется. Зато с классом ему повезло. Так говорит мама. Так есть на самом деле. Раньше Сашка учился в другой школе. Там его регулярно травили. Сашка не понимал. Ему было страшно. Он часто возвращался в слезах. В этой школе все по-другому. Большинство к нему равнодушны – слишком заняты собой. Но есть такие, которые всегда стараются помочь. В основном девочки. И еще два лучших Сашкиных друга – Дима и Женя.
Дима большой и сильный. Он очень спокойный и принципиальный. С таким мальчиком строгие и перепуганные страшными рассказами бабушки не то, что в разведку, даже на свидание пустили бы единственную внучку. Женя неформал. Раз в полгода он меняет свои музыкальные вкусы, взгляды на жизнь, политику и общество. Одним словом ищет себя. Женя и Дима мало общаются, поскольку не понимают друг друга. Они представляют собой две непримиримых позиции. Но у них одна общая забота – Сашка. Оба стали общаться с ним из-за принципа, потому что так правильно и надо. Потом оба привязались. Так привязалась к Сашке Яй, когда почувствовала, как он берет ее теплыми руками с холодной, влажной земли и прижимает к теплому сухому животу. Так привязалась к Сашке мать, когда в 23 года узнала, что беременна. Раз и навсегда.
Больше всего оба друга ценят в Сашке доброту. Оба они сильно привержены тому, что правильно. Для Димы это постоянные ценности, для Жени это каждый раз разные понятия. Однако оба они прилагают массу усилий к тому, чтобы соответствовать своим идеалам. Сашка усилий не прилагает.
Сашка добрый не потому, что он делает что-то доброе, хорошее, порядочное. Иногда его поведение не вписывается в норму. В последнее время все реже: мама Саши много сделала для того, чтобы он был как все. Просто он не может быть злым, делать что-то по злому умыслу, чтобы причинить боль другому человеку. Он мало разбирается в том, что происходит в душах других людей. По правде сказать, его это мало волнует. Но зла в нем нет. Когда его выдергивают из его мира, он может рассердиться, это правда. Однако чаще всего окружающие, достучавшись до него, получают в ответ улыбку, приветливые слова, радость и смех. Разумеется, речь идет в первую очередь о тех, кого Сашка знает. Именно душевная неспособность ко злу так притягивает его друзей.
Сашка этого не понимает, хотя и чувствует: он живет в мире любви, которую дарят ему окружающие его существа. И эта любовь постоянно выдергивает его из его собственного внутреннего мира, из той никому не ведомой жизни, которую он ведет. Мир крепко затягивает узелочки на своих сетях. Мир проверяет наживку, всаживает крючок поглубже, дергает за нить.

Саша идет по улице. Его микрорайон старый, поэтому улица купается в зеленой листве. Мама отправила его в магазин за хлебом. Сегодня выходной день. Тепло. Самый лучший месяц в году – май. На другой стороне улицы – частный сектор. Высокие новые дома за каменными оградами. Они недавно начали появляться на окраине города. Их строят богатые. Раньше здесь было как в селе. Простые домики с деревянными заборами. Маленькие приусадебные участки с высокими древними плодовыми деревьями. Постепенно эти участки выкупили – некоторые обманом. Теперь новые жильцы района раскатали новую дорогу и соревнуются в том, чей дом богаче, красивей, оригинальней. Тротуар возле новых домов узкий, деревьев нет вообще. Эти люди не ходят пешком по улицам, им незачем затенять свой путь.
Одна семья решила установить у себя замысловатый звонок. На дверях высокой деревянной калитки, пахнущей свежим лаком и древесиной, они повесили красивую металлическую птицу, стоящую на ветке. У ее ног – россыпь ягод. Птицу нужно повернуть, так, чтобы она клювом достала до ягод. Тогда раздастся мелодичная трель, извещающая хозяев о прибытии гостя, а гостя о том, что он услышан в доме. Мало кто знает, что этот механизм является еще и видеофоном. Зато все сразу понимают, что затейливая игрушка прекрасно вписывается у общий стиль этой части улицы. Кованные детали экстерьера здесь в чести. Кто-то сделал кованную ограду (или ее часть), кто-то установил причудливые решетки на окна. На двух домах – изящные флюгера в виде галльских петухов. Однако птица-звонок установлена только на одной калитке. Она своего рода местное чудо на зависть всем соседям и на радость Сашки, который только что ее заметил.
До этого он шел, погруженный в себя. Рядом трусила преданная Яй. Ему не было никакого дело ни до богатых, ни до их домов, ни до разницы в способах жизни его семьи и их семей. Он был в своей прекрасном и радостном мире, и шел, беззаветно улыбаясь окружению, которое не замечал. Солнечный зайчик попал ему в глаз, отраженный от полированного глаза птицы.
Сашка замер, протер глаз и уставился через дорогу на чудо, которого еще вчера не было. Забыв обо всем на свете, он направился к птице. Яй осталась стоять на другой стороне, отвлеченная бездомной кошкой бандитского вида. Тем временем Сашка дошел до металлической диковинки и с огромной радостью начал осматривать ее со всех сторон, поминутно прикасаясь и тут же отдергивая руку, что-то ему одному понятное восклицая. Что-то вроде «Ах, как хорошо! Ах как хорошо!». В этом чуде было все, что так нравилось Саше во внешнем мире: был замысловатый механизм, значение которого он – Саша – пока что не разгадал. Была красота, изваянная из горячо им любимого металла. И была изображена птица, а птиц и животных Сашка любил с восторгом ребенка.
Это был тот крючок, та самая наживка, мимо которой не пройти. И Сашка замер в блаженстве.
Наконец, он опустил пальцы на птичью головку. Он хотел погладить чудо. Нежно, любовно нажал нагретый солнцем металл. Птица наклонилась, клюнула ягодку и выдала прекрасную трель. Не стоит говорить о том, что Сашка пришел в неописуемый восторг и начал кормить птицу ягодами, а окружающую улицу сладкоголосым звоном. На него стали оглядываться прохожие. Кто с интересом, кто с затаенной злобной радостью: пришел конец богаческому спокойствию. Нашлись и такие, кто остановился в нерешительности: Сашку многие знали, и хотели помочь.
На счастье Саши в доме оказалась одна прислуга. На звон вышла домработница. Пожилая, одинокая женщина. Она быстро оценила положение. Еще в доме, увидев Сашу на экране видеофона, она поняла несколько вещей. Первое – он делал это не со зла. Второе – оттащить его будет сложно. Третье – силой этого делать не надо. Четвертое – хозяин не поймет ни первого, ни второго, ни третьего. От одного вида «юродивого» – она не раз слышала это слово от хозяина – который превратил его затейливую игрушку в потеху всей улицы, он так разгневается, что любые доводы не будут услышаны. Домработница – Клавдия Ивановна – вздохнула. Ей стало жалко Сашку. Хозяин дома и в спокойном состоянии никого не слышал и не слушал кроме себя. Это был на удивление глухой и слепой ко всему человек, воздвигший сам себя на бездарный пьедестал. Все остальные были обречены на вечное валяние у его ног. Инаких, бедных, немощных, слабых он ненавидел с какой-то дикой самодовольной ненавистью удавшейся жизни.
– Сынок, пойдем, – просяще сказала Клавдия Ивановна, не особо надеясь на то, что будет услышана. Она тронула его за плечо и оглянулась в надежде отвлечь Сашку на что-нибудь другое. Взгляд ее привлекла собака Яй, рычавшая на кота. – Сынок, гляди, какая собачка. Гляди.
Она начала теребить его за плечо. Сашке это не понравилось, и он закричал. Он не любил фамильярности со стороны незнакомых. Яй отреагировала мгновенно. Позабыв о бандите-коте она кинулась через дорогу, чтобы облаять, обрычать, а если потребуется и искусать обидчика ее Сашки. Дальше все случилось мгновенно. Клавдия Ивановна, отпустила кричащего Сашку, испугавшись куда больше его реакции, чем собаки, которая кинулась к ней. Сашка, давно уже забыв о птице, почувствовал, что его отпустили, и обратил свое внимание на дорогу, где увидел, как на полной скорости по свеже раскатанному асфальту промчала машина, сбив несчастную, бежавшую к нему собаку и даже не остановившись.
Яй взлетела и упала на дорогу молча. Сашка замер, а затем тихо позвал ее.
– Яй…
Бедное животное было еще живо, оно попыталось подняться, но тут же упало. Сашка все еще не понимал, он только чувствовал, что случилось что-то плохое. Зато поняла Клавдия Ивановна, и сердце ее сжалось. Она поняла, что это собака Саши, и что она для него много значит… На другой стороне улицы начала собираться небольшая толпа. Все переговаривались.
– Яй…
Она лишь жалостно поскулила в ответ. Сашка сорвался с места и побежал к своей собаке… Домработница посеменила за ним, она знала, что надо его остановить, но боялась, что он снова закричит. Ей было до боли жалко мальчика. Сашка наклонился к несчастному животному, потеребил его, но Яй была уже мертва. Сашка увидел стеклянные глаза и все понял. Почему он это понял, трудно будет сказать. Наверно, потому что Яй никогда не уходила в другой мир, как мама. Она всегда была здесь и сейчас. Для Сашки. Преданная и верная, готовая на все. И Сашка понял, что Яй ушла туда. В первый и последний раз. Навсегда.
И тогда он издал такой нечеловеческий вопль, что все вздрогнули. Бухнувшись на тротуар, он схватил собаку. Завыл, как могла бы завыть она, и стал раскачиваться с мохнатым комом из стороны в сторону.
Клавдия Ивановна заплакала вслед за ним, приговаривая: «Прости меня, дорогой, прости, я не знала, не хотела, прости». В этот момент ей казалось, что она готова жизнь свою отдать за эту лохматую псину, ей казалось, что лучше бы машина сбила ее, старую, никому не нужную, одинокую женщину. По крайней мере, за ней никто бы так не убивался, как убивается этот мальчик за своей собакой. Некому было бы за ней убиваться… Была она сирота. Ни детей, ни тем более внуков у нее не было. Не было даже любви. Не встретился ей тот человек, с которым бы она готова была состариться. Быть с кем попало она не могла, рожать для себя побоялась… А в душе накопилось столько нерастраченной любви и нежности, что хватило бы, кажется на всю Вселенную. Клавдия Ивановна, пожилая тихая женщина отдавала свое сердце каждому встречному, любила всех и всем сострадала. Даже своему напыщенному хозяину, которого не любил никто, а пуще всех его собственные дети…
За их спинам раздался шелест шин и громкое настойчивое гудение. Подъехавшая машина, затормозила, а затем обогнала их. Из открытого окна закричал водитель:
– Что это за цирк вы здесь устроили прямо на дороге, мать вашу?!
Клавдия Ивановна беспомощно развела руками и вопрошающе оглянулась на собравшуюся толпу людей, растерянно, с жалостью глядящих на Сашку. Никто не знал, что делать… В этот момент к толпе подошел высокий и крепкий, белобрысый мужчина. Он внимательно оглядел Сашку, Клавдию Ивановну, растерянных людей. Сказал: «Так». Медленно, с расстановкой, словно что-то обдумывая и оценивая.
А затем подошел к Сашке, молча поднял его словно пушинку вместе с собакой, которую мальчик так и не выпустил из рук, и перенес их на тротуар. Клавдия Ивановна последовала за ними. Сашка ничего не заметил… его горе было всеобъемлющим. Оно заняло все душевное пространство, заполонив и тот, внутренний мир, в котором жил Сашка, достигнув самых дальних его пределов, не оставив места другим чувствам и эмоциям.
– Кто-то его знает? – спросил мужчина, обращаясь к толпе. – Найдите его родителей или тех, кто несет за него ответственность. Приведите сюда.
Из толпы выскочил мальчик лет 12, понукаемый своей бабушкой, и побежал в сторону, противоположную той, куда шел Сашка. Мальчик несколько раз оглянулся, ему было ужасно интересно, чем все кончится, но каждый раз бабушка окрикивала его: «Беги, Павлуша, беги», и он, видя, что ничего не изменилось за то время, пока он бежал, наконец, припустил к Сашкиному дому со всех ног.
– Ну чего стали? Расходитесь. Нечего смотреть. Без вас разберутся, – властно сказал мужчина, строго глядя на собравшихся людей. Его нехотя послушались. Постепенно толпа рассосалась. Улица опустела. Осталась только бабушка убежавшего мальчика Павлуши да Клавдия Ивановна, которая по прежнему стояла рядом с Сашкой. Она зачем-то обратилась к мужчине:
– Понимаете, он стал звонить в этот звонок… Если хозяин вернется, он не будет с ним церемониться… Позвонит в милицию или скорую… Его заберут… Я просто хотела отвлечь… А тут эта собака… И машина… Они даже не остановились, понимаете?
Мужчина сухо кивнул. Клавдия Ивановна смолкла, но губы ее продолжали шевелиться, будто она все еще рассказывала, объясняла, просила прощения. Руки ее были прижаты к груди, как у маленькой.
– Гоняют тут, как бешенные, – сказала бабушка мальчика, участливо взглянув на Клавдию Ивановну. – Христа на них нет. А если б они сбили Сашку, а не эту его собаку? Лидка б тогда с ума сошла, она так его любит.
Клавдия Ивановна кивала головой. Глаза ее были устремлены куда-то вдаль… в себя. Она «исчезла», как сказал бы Сашка.
– Лида – это его мать. Сама поднимает мальца. С пеленок. Отца нет… Обычная история. Он как узнал, что ребеночек того, так сразу и слинял… тю-тю. Он и Лидке предлагал слинять. Зачем нам, мол, инвалид? Что мы нормального родить не сможем? Оставим его, в стране полно специализированных учреждений. Сама это слышала. Я тогда в роддоме работала, медсестрой. Сколько я их переносила, отказничов-то… Одного взяла, уж больно понравился мне. Второго уже дочь моя растила. Воспитали не хуже своих. Да разве ж их всех возьмешь? А Лидочка… она как это услышала, так прямо в лице поменялась. Так на него посмотрела. Она такая тихонькая всегда была. Мягкая. Слабая. А тут… Словно ножом отрезала… Так ему и сказала: «Пошел вон… Юрий Михайлович». И отвернулась. Ревет. А он и ушел… И все… Все думали, она не выдержит. А она выдержала… Взрастила. На ноги поставила. Да что толку, что он скоро станет совершеннолетним. Куда он без нее? Хорошо еще, что молодая… А если б она его, положим в 40 лет родила? Что тогда? С кем он останется, когда она умрет? Кто ему поддержкой будет? Куда он денется?
Бабушка убежавшего мальчика грустно покачала головой и замолчала. Женщины думали о нелегкой судьбе Сашкиной матери и о многих других матерях, которые сами поднимают своих детей. Наконец в конце улицы показалась растрепанная маленькая женщина. Она быстро шла, прижимая к себе какой-то сверток, за ней семенил Павлуша и показывал дорогу пальцем вытянутой руки. Совершенно зря: Лида уже увидела сына и побежала к нему со всех ног.
Была она маленькая, ниже Сашки, и худенькая, можно даже сказать субтильная. Русоволосая. С огромными серыми глазами и востреньким носиком. Лицо ее не было ни красивым, ни уродливым. Простое лицо, каких тысячи в этой стране. Белесые брови и ресницы, бледные щеки, смазанная линия рта. Такое лицо надо красить, чтобы оно обрело четкие очертания, могло цеплять. Лида это знала. Но одевалась и красилась, только идя в школу. Она давно отказалась от мысли встретить мужчину, создать «полноценную» семью, где есть папа и мама. У нее уже была семья – Сашка и Яй. И эта семья, по мнению всех ее членов, была полной и не нуждалась в посторонних субъектах.
И вот теперь они потеряли Яй…
Лида это поняла сразу, как только увидела ее бездвижное тело в Сашкиных руках. Павлуша рассказал ей вкратце о случившемся, но она ему не поверила. Она не могла поверить, что этот мир забрал у ее Сашки самого близкого друга, родное, любимое существо. За что? Саше и так мало что было дано этой жизнью. Сразу после рождения он потерял отца, который так и не вернулся. У нее никогда не было достаточно денег, чтобы Сашка мог принимать качественные импортные препараты, посещать все те процедуры и специалистов, которые помогут ему социализироваться, адаптироваться в обществе, сделать прогресс в учебе. А с самого начала у него отобрали возможность мыслить, которую она восстанавливала и созидала по крупицам с таким трудом: все то, что у обычных детей приходит само в свой черед при условии их нахождения в среде людей (речь, логическое мышление, память), она выбивала из него с задержками. Жизнь ее была похожа на постоянную войну с Сашкой, в которой она то отвоевывала, то теряла клаптики личной территории сына. Медленно шаг за шагом вытягивала она его в этот мир, в реальность… И зачем? Чтобы мир отобрал у ее ребенка собаку, к которой он был привязан так же, как к родной матери? Чтобы он смог в полной мере осознать свою потерю, а возможно даже вину, ведь Яй кинулась спасать его от кого-то (так ведь сказал Павлуша)?
Лида подбежала к Сашке, обняла его и зарыдала.
– Господи… Господи, за что? Ну за что?... Саша, Сашенька…
Она гладила его, целовала, теребила…
– Сашенька, дорогой мой сыночек.
Но Сашка был глух к материнскому призыву, он лишь крепче стискивал мертвую собаку, боясь, что ее отберут у него… Лида собралась. Закусила губу. Вытерла слезы. Выдохнула. Как бы ни было ей больно за Яй, за свою потерю и еще больнее за потерю сына, она понимала, что нужно что-то делать. Как-то вытаскивать его из этого состояния. Для его же блага.
– Сашенька, послушай, надо отпустить… Яй ушла, понимаешь? Ушла… Это уже не Яй, это уже никогда не будет Яй…
– Может, вы лучше соврите ему? Скажите, что собака потом вернется, он и забудет… – проговорила Клавдия Ивановна. Лида с удивлением на нее посмотрела.
– Никогда! Нельзя врать ребенку и обещать невозможное…
Она сказала это и прикусила губу, вспоминая, что сама она не раз обещала Саше невыполнимое – поехать в Латинскую Америку, посмотреть сельву. Клавдия Ивановна вся сжалась. Свидетели происходящего: Павлуша с бабушкой и высокий мужчина, перетащивший Сашку на тротуар, стояли рядом и ожидали разрешения инцидента.
– Сашенька, миленький, дорогой, пойдем домой, а?
Сашка яростно замотал головой.
– Лида, – решительно сказала Павлушина бабушка. – Надо что-то делать. Соберись. Я знаю, что ты любила эту собаку, но надо что-то делать. Может скорую вызвать.
Лида испуганно посмотрела на нее.
- Нет-нет. Не надо врачей. Я вколю ему успокаивающее, но надо как-то довести его до дома.
- Я донесу его, – вмешался в разговор мужчина. - Он не тяжелый. Колите прямо тут, если возможно. Он не пойдет никуда. Вы же видите. А если сделаете укол, то он отпустит собаку и будет легче его нести.
Лида впервые на него посмотрела. Мельком она видела, что среди людей, собравшихся возле Саши, стоит незнакомый мужчина, однако, не придала этому значения, как не придала значения и Клавдии Ивановне. Теперь же она смогла разглядеть его лучше.
Не смотря на то, что это была одна из худших и труднейших минут ее жизни, хуже было только известие о Сашкиной «особенности» и предательство ее бывшего мужа, какая-то часть ее сознания продолжала жить отдельной жизнью и с интересом изучала незнакомого мужчину. Эта часть в ней всегда была. О ней никто не знал. В самые яркие моменты жизни Лиды – плохие и хорошие – она оставалась холодной и ясной. В тот момент, когда Юра предложил ей оставить сына, все ее существо восстало против этого, и только одна эта часть в мгновение ока раскрутила для нее два полотна ее будущей возможной жизни. С жутким цинизмом и хладнокровием, эта часть указала на все «плюсы» отказа от сына и на все «минусы» жизни с инвалидом. Лида говорила те самые слова: «Пошел вон… Юрий Михайлович», а ее воображение продолжало рисовать картины. Они не были заманчивыми. Она сделала свой выбор и разумом, и сердцем, и душой. Она ни минуты не сомневалась в нем, но ничего не могла поделать с той частью, которая продолжала воображать…
Поначалу она пугалась ее. В ней, как и в иных странных, жутких снах, виделось Лиде что-то дьявольское, злое. Однако со временем Лида привыкла к этой своей «особенности» - так она называла строптивую часть сознания. Она для себя поняла: это эгоизм, жажда легкой жизни, удовольствий, нежелание идти трудным путем. А еще воображение, которое способно представить самое себя в различных ипостасях. Не стоит себя винить за то, что эта часть говорит внутри. Стоит себя наказывать лишь тогда, когда Лада следует ей… Но Лида не шла у нее на поводу. Это было просто.
Не раз подружки говорили, что она гробит себя, предает свое «я», свою сущность во имя «глупого» долга, навязанного извне. Лида только улыбалась их словам. Будучи по натуре глубоким, вдумчивым человеком, она тонко понимала, что душа, внутренний мир не может состоять из одной только жажды удовольствий, себялюбия, гордости. Ее долг был труден, но она не воспринимала его, как нечто внешнее, навязанное, хотя и понимала, что во многом он является результатом воспитания и самовоспитания. Она думала: «Да, мы много приобретаем во время своего взросления и становления личности. Многое перенимаем от мира людей, однако же, без приобретенного мы не были бы собой. Кем бы мы были без долга, культуры, воспитания, взаимного уважения и любви? Стадом неразумных тварей. Многое из того, что мы приобретаем трудно, неподъемно, но это такая же равноценная часть нас, как и присущий нам от рождения эгоизм. И если выбирать между долгом и эгоизмом, все во мне говорит за долг. Все, кроме этой маленькой части, которая всегда будет хладнокровно придумывать миражи».
Теперь же эта часть изучала мужчину. Изучала с чисто женской позиции. Его высокий рост, статность, силу. Его солидный возраст и внешний вид, одежду, манеру говорить и держаться. В несколько мгновений Лида оценила его, как оценивает нового мужчину любая одинокая женщина. Он был красив (на Лидин вкус), относительно состоятелен, силен духом. И он был не женат. По крайней мере, кольцо не носил. У него были красивые лучистые глаза, и он помог ее сыну, а значит, был добрым. Внутри у Лиды что-то дернулось, будто сорвалась маленькая птичка с высокой ветки и, привязанная невидимыми струнами, потянула за собой все ее нутро вниз. Можно ли винить ее в этом? Она прожила одиноко все эти 15 лет. Маленькая слабая женщина, которая научилась делать мужскую работу. Ей так надоело быть сильной. Ей хотелось, как хочется иногда каждому человеку, снова стать маленькой и зависимой. Чтобы пришел кто-то большой и по-настоящему сильный, кто-то очень взрослый и мудрый, и все решил. Это была личная минута слабости, но разве можно винить ее за это? Конечно, она понимала, что лучше нее никто не справится с ее проблемами, да никто и не захочет справляться. Но ей так захотелось переложить на плечи этого высокого сильного человека, который, по словам Павлуши, с легкостью таскал на руках ее пятнадцатилетнего сына, хотя бы часть своей ноши.
Мужчина неверно истолковал ее взгляд.
- Я уже поднимал его, - объяснил он. - Перенес с тротуара. Не волнуйтесь: он легкий, я его спокойно могу пронести несколько километров.
Он сказал это просто, без хвастовства. Так говорят сильные и уверенные в себе люди. Так говорят, когда слова подкреплены фактами. Лида кивнула головой. Она все еще смотрела на мужчину.
«Как побитая собака» - подумал он и добавил в голос:
- Ну что же… Колите препарат.
Лида кивнула. Размотала сверток. Это оказалась аптечка, замотанная в кулек. Пока она готовила шприц, в голове ее билась одна мысль: «Если он меня полюбит, меня и Сашку, возьмет к себе жить… я буду самой счастливой на Земле. Смогу Сашку водить на дорогие процедуры, покупать ему лучшие лекарства без такого количества побочных эффектов… поведу его к платному психологу. Найму репетиторов. Может даже повезу на море.»
- Лидочка, давай, может, я это сделаю, у меня опыт, как никак? – спросила Павлушина бабушка.
- Давайте. А то у меня руки трусятся… - Лида сжала руки в кулаки, затем разжала и потерла их друг о друга, пока бывшая медсестра колола Сашке успокоительное. Мальчик вскрикнул и осел. Лида посильнее сжала его в объятиях. – Спасибо, Вера Николаевна.
Она чувствовала, как обмякает Сашкино тело. За долгие годы совместной жизни она столько раз укладывала его спать, что научилась безошибочно угадывать момент, когда он засыпает.
- Спи, сыночек дорогой, - сказала она, покачивая Сашку. Мальчик разжал руки. Тело Яй скатилось с его колен на тротуар.
- Все? – спросил мужчина.
- Да…
Он подошел, поднял мальчика.
- Собаку заберете с собой? - спросил мужчина.

далее будет...

оставляю обе версии, чтоб видеть изменения в будущем.